|
Прогноз Бориса Кагарлицкого начинает сбываться. Предлагаю вашему вниманию его статью, опубликованную 4 апреля 2015 года.
rabkor.ru – "Grexit, Новороссия и будущее Европы | Рабкор.ру" 2015/04/04
8 апреля 2015 в Греции должны кончиться деньги. Ну, не совсем, конечно, но правительство, сформированное левой партией СИРИЗА, окажется перед выбором: либо прекратить выплаты кредиторам, либо перестать платить зарплату госслужащим. Параллельно греческие официальные источники организуют утечки в западную прессу, предупреждая о своей готовности объявить дефолт по долгам и даже выйти из еврозоны, вернув национальную валюту [1]— драхму.
На момент, когда пишется статья, ещё неизвестно, чем всё это кончится, тем более, что публикации о решимости греческого правительства и его планах, скорее всего, являются частью дипломатической игры Афин, добивающихся очередной отсрочки от кредиторов. Однако по большому счету важно не то, как поведут себя левые политики, оказавшиеся у власти в Греции, и даже не то, как будет реагировать на их угрозы банковское сообщество и руководство Европейского Союза. Данный локальный кризис можно разрешить очередным компромиссом, отсрочив окончательный крах. Принципиально важно другое: общая логика кризиса делает этот крах неминуемым. И сколько бы ни было отсрочек, рано или поздно он произойдет.
Между тем, у всякого, кто наблюдает греческую драму на протяжении некоторого времени, возникает вопрос — почему Европейский Союз столь упорно отказывается от списания долга и затягивает ситуацию?
На раннем этапе кризиса «цена вопроса» по отношению к Греции была примерно 15-20 миллиардов евро, сумма, конечно, изрядная, но по масштабам Европейского Союза не критическая. На данный момент речь идет уже о примерно о 320 миллиардах, причем конца кризиса не предвидится. Иными словами, в результате антикризисной политики Евросоюза, жесткой экономии и мер по предотвращению дефолта долг Греции вырос почти в 20 раз!
Подобную ситуацию трудно объяснить просто ошибками политиков и банкиров, принимающих решения, тем более, что они (по крайней мере, внешне) не похожи на идиотов. Справедливости ради надо сказать, что «качество» современных правящих классов за последние 20 лет неуклонно снижалось, их интеллектуальный и культурный уровень катастрофически упал, а неолиберальные меры по сокращению финансирования гуманитарных наук и свертыванию образовательных программ привели к тому, что критически деградировало и качество аналитики, доступное правительствам. В этом плане Россия со всеми своими крайностями находится вполне в общем тренде.
И тем не менее упорство Берлина и Брюсселя в отношении Греции невозможно объяснить просто упрямством и глупостью.
Скорее люди, принимающие решения, оказались в институциональной ловушке, выбраться из которой невозможно, не совершив политическое самоубийство.
Греки — не только политики, но и рядовые граждане — боятся выхода страны из евро ничуть не меньше, а может быть и больше, чем немецкие банкиры. Да и ущерб, который еврозона понесет от этого события, будет не так велик, как проблемы самой Греции. Но беда в том, что выход Греции из еврозоны, Grexit, может оказаться прецедентом для других стран в аналогичной ситуации, он разбалансирует систему и покажет то, чего больше всего боятся в Брюсселе: принятые в Евросоюзе решения и правила не являются необратимыми.
Если бы кризис касался только Греции или только Южной Европы, то это было бы для Европейского Союза не так уж страшно. Но речь идет о системных противоречиях, достигших своего пика. С одной стороны, неолиберальная модель экономики и общества, внедрявшаяся во всех странах Европы (включая, естественно, и Россию), подорвала внутренний рынок, уничтожила стимулы к развитию производства, науки, образования — фактически вообще всех секторов экономики, кроме банковского. А с другой стороны, что-либо изменить оказывается практически невозможно, поскольку начиная с Маастрихтского договора, принципы неолиберальной системы превращены в конституционную основу европейской интеграции и отказаться от них невозможно, не развалив всю структуру, сложившуюся за прошедшие 20 лет.
Все отрасли и социальные группы, включая даже значительную часть буржуазии, вынуждены платить своеобразную дань финансовому капиталу, причем размеры этой дани должны неуклонно возрастать, чтобы поддерживать прибыльность банковских операций, оторванных от реальной экономики. В результате постоянно усиливающегося давления на производство становится просто невыгодным делать качественную продукцию, для которой нужны хорошо оплачиваемые и высококвалифицированные рабочие, вкладывать деньги в сложное и дорогое оборудование, заниматься долгосрочными проектами, невозможными без поддержки государства. Рентабельность производства поддерживается сверхэксплуатацией неквалифицированных рабочих, ради чего предприятия переносят в страны периферии, а оборотной стороной этого оказывается не только деиндустриализация Европы, но и неуклонное снижение доходов её жителей, а следовательно и спроса. Падение спроса компенсируют предоставлением кредитов, которые становится всё труднее возвращать. Германия остается, до поры, единственным счастливым исключением, поскольку на фоне общего падения спроса на качественную и наукоемкую продукцию немецкие концерны, пользуясь своими конкурентными преимуществами, вытесняют более слабых производителей и увеличивают свою долю рынка. Тем более, что крупнейшие банки, выжимающие соки из всего континента, являются именно немецкими. Они зачастую органически связаны с индустриальными концернами, а потому промышленность в Германии получает кредиты значительно дешевле, чем в странах-конкурентах. Но, увы, и здесь достигнуты пределы роста. Система начинает стремительно схлопываться, а потому встает вопрос о том, как поддержать её, ничего не меняя по существу.
Есть только два способа, позволяющие если не предотвратить, то хотя бы отсрочить крах: поддерживать платежеспособный спрос в условиях падающего рынка за счет постоянного роста кредитного пузыря и вбрасывать в экономическую систему новые ресурсы, расширять её за счет колониальных завоеваний, как это делала Западная Европа в конце XIX века во время «поздневикторианской депрессии». Оба сценария реализуются — один в Греции, Испании, Португалии, другой — на Украине.
В конечном итоге несостоятельность экономической модели оборачивается социальным, политическим и военным кризисом.
Параллельно разворачивающиеся события в Греции и в Новороссии на самом деле являются частью единого процесса.
На кону не столько судьба неолиберальной экономической модели, сколько судьба европейской демократии как таковой. Вся система институтов Евросоюза, постепенно выстраивавшаяся в течении двух с лишним десятилетий, должна была (как в олигархических республиках Античности и Средних веков) защитить финансовый капитал от демократических посягательств «плебса». В условиях, пока экономика и потребление хоть как-то росли, эту политику можно было, пусть и не без проблем, сочетать с сохранением демократических практик хотя бы на формальном уровне. Но в ситуации открытого кризиса это оказывается невыполнимой задачей. Воля большинства игнорируется всё более открыто и демонстративно. Демократический суверенитет народа на национальном уровне подрывается. Коррумпированный политический истеблишмент выступает единым фронтом против всех, кто посягает на статус кво. Причем никакой разницы между «правым» и «левым» крылом истеблишмента больше нет, они едины в своей решимости не допустить перемен, угрожающих самому факту их институционального существования.
Попытки демократического прорыва имеют место, причем, увы, не только на левом фланге. Если в Испании и Греции вырвались на передний план новые, внесистемные левые партии — СИРИЗА и «Подемос», то во Франции эту же нишу занял «Национальный Фронт». Таков позорный итог политики французских левых, включая и значительную часть «антикапиталистических радикалов», которые всеми силами старались вписаться в структуры нового европейского порядка.
На самом деле ни СИРИЗА, несмотря на громкое название, которое в переводе с греческого звучит как «Коалиция радикальных левых», ни «Подемос», несмотря на яркую антисистемную риторику, не являются революционными партиями. По сути дела это просто умеренные социал-демократы, которые вынуждены бороться за дело, которое старые социал-демократические партии откровенно и пошло предали. Однако принципиальное отличие этих организаций, как и НФ во Франции, состоит в «невключенности» их в систему элитных политических соглашений и институтов. А у системы просто нет времени и ресурсов, чтобы в условиях кризиса заниматься «приручением» новой волны оппозиционного движения так, как это было сделано на протяжении 1990-2000 годов с официальными социал-демократическими и коммунистическими политиками, с «респектабельными» троцкистскими интеллектуалами. Потому политика элит по отношению к этим политическим силам будет крайне жесткой, обрекая их на радикализацию даже против их собственной воли. Точно также давление, которое оказывают французские правящие круги на «Национальный Фронт» Марин Ле Пен, привело к парадоксальному результату, вынудив её искать новую социальную базу, нечувствительную к пропаганде официальной прессы и проповедям интеллектуалов. Такой базой оказались потомки арабских и африканских иммигрантов [2], массово проголосовавшие за партию Марин Ле Пен на последних региональных выборах.
Восстание политических и социальных аутсайдеров в Европе является логичной и неминуемой реакцией на крах проводимой политики. И чем острее будет кризис, чем больше людей будет вытесняться за пределы системы или утрачивать свои в ней позиции, тем более масштабным будет взрыв. На этом фоне именно война в Новороссии, по всей видимости, оказывается тем детонатором, который рано или поздно сработает на подрыв системы в масштабах всего континента, благо «взрывоопасного материала» накопили немерено. И не удивительно, что правящие круги Евросоюза поддерживают правительство в Киеве с таким же упорством, с каким они продолжают душить Грецию. Именно поэтому, кстати, с такой решимостью объединились на стороне Майдана элитные «левые» интеллектуалы и политики Запада вместе с функционерами и брюссельских ведомств и военными из НАТО. Они защищают свои привилегии от «вторжения варваров». И варвары эти находятся не в Донецке и Харькове, а в пригородах Парижа и в депрессивных европейских городах, некогда гордившихся своими промышленными достижениями. Миллионы западноевропейских «ватников» ждут своего часа.
Демократия должна вернуть себе первоначальный смысл — как власть большинства.
Политика расширения Евросоюза и НАТО на Восток привела к парадоксальному (или точнее, диалектическому) результату, когда миллионы людей, живущие за пределами «объединенной Европы», действительно оказались включены в орбиту её политики, и от них, от их сопротивления, их борьбы и принимаемых ими решений начинает зависеть судьба континента в целом. Война на Украине становится решающим эпизодом в судьбе Евросоюза.
Именно борьба против неолиберального режима Евросоюза может и должна, в конечном счете, сплотить народы Европы и создать для нас по-настоящему единый (не только в политическом, но и в социальном смысле) континент. Для того, чтобы построить новую единую Европу, нужно разрушить здание, возведенное финансовой олигархией. До основания.
И только затем, на его руинах может быть построено новое здание демократической интеграции, основанной на уважении к правам народов и граждан.
Другого способа нет. Не потому, что мы испытываем страсть к разрушению, а потому, что оно исторически неизбежно и необходимо. Существующий порядок обречен в любом случае — вопрос лишь в том, что и кто придет ему на смену. Если это здание неолиберального порядка в Европе и в России не будет демонтировано, оно просто обрушится нам на голову.
Борис Кагарлицкий, главный редактор журнала Рабкор. ру, директор Института глобализации и социальных движений (ИГСО), историк и социолог.
Итак, прогноз Бориса Кагарлицкого начинает сбываться.
Как известно, демократия родилась в античной Греции, а первая в мире конституция была написана в эллинистическом Карфагене (сегодня это Тунис). Может, новая демократия зарождается в Греции, противостоящей олигархам? Или заокеанский, вероломный и безжалостный Рим (США, новая империя) уничтожит Грецию, как это сделал Рим со свободными, независимыми античными городами во втором веке до н. э.?
|
